Мы продолжаем публиковать наши исследовательские материалы об уникальном сибирском поэте ХХ века Аркадии Кутилове. В этом номере «ПС» — нигде ещё не опубликованная статья Нины Салохиной, учительницы из тюремной колонии, где Кутилов отбывал срок.
В местах лишения свободы я проработала 28 лет, преподавала историю и общественные дисциплины в «школах рабочей молодежи», — именно так, подчеркнуто дистанцированно от колючей проволоки назывались в колониях школы для заключённых.
В ШРМ № 21 при ИТУ № 8 г. Омска я пришла в 1965 году и проработала там долгие годы, как сейчас кажется — целую жизнь. Много судеб осуждённых — моих учеников — прошло передо мной. Судеб тяжёлых и сложных, искалеченных и нелепых, но имеющих одну особенность — запоминаться навсегда.
Это были годы, когда в стране зарождалось диссидентское движение, направленное против режима, постепенно превращающегося в застойное политическое болото. Читательский бум, охвативший всю страну, не мог, разумеется, обойти стороной и места лишения свободы. Осуждённые, как правило, выписывали по несколько газет и журналов, читали книги, живо интересовались политикой. Наша воспитательская работа, до предела заполитизированная, была во многом призвана погасить эти нежелательные интересы или направить их в идеологически «правильное» и «единственно верное» русло. Но постоянные лекции-проповеди с осуждением А.Солженицына, А.Сахарова, В.Синявского, Л.Богораз и других, в конечном итоге, давали лишь обратный эффект. Получаемая информация лишь романтизировалась, передавалась из уст в уста, внешним осуждением или «равнодушным любопытством» осуждённые лишь маскировали свой интерес и сочувствие диссидентству.
Кроме учащихся, были в нашей школе и работники из числа осуждённых: библиотекарь, дневальные, сторожа. Когда я однажды употребила применительно к ним слово «сотрудники» — меня тотчас же строго одёрнули: какие ещё «сотрудники», - зэки!
В начале 1971 года появился в нашей школе новый библиотекарь, о котором шепотком говорили, что он – диссидент. Осуждён он был, однако, по целому букету «несерьёзных» статей: бродяжничество, алкоголизм и т.п. Срок – два с половиной года.
Держался он скромно, но независимо, с достоинством. Самоуглублённый, внешне равнодушный к окружающей лагерной жизни, он производил впечатление человека, каким-то нелепым образом оказавшегося в этом, обнесённом колючей проволокой, сером мире. Взгляд – спокойный, умный, проницательный. Таким я впервые увидела Аркадия Кутилова, таким он и остался в моей памяти.
В круг основных обязанностей библиотекаря Кутилова, помимо выдачи книг, входило многое: подготовка дополнительной литературы, наглядных пособий для уроков (схем, таблиц), всевозможных технических средств (киноаппарата, фильмоскопа, звукоаппаратуры). Нагрузка, и без того достаточно серьёзная, неимоверно возросла, когда стали известны разносторонние способности нового библиотекаря: его умение рисовать, владеть плакатным пером и кистью, быстро, грамотно, играючи писать любые тексты, включая стихотворные. С утра и до вечера, а зачастую и по ночам Аркадий Кутилов колотил и оформлял бесконечные идеологические стенды для классов, школьных помещений, коридоров, фасадов. Помогал в подготовке тематических вечеров для клуба, проводимых школой по праздникам и юбилейным датам, рисовал целые картины для задника сцены, писал лозунги, сценарии, тексты речей. Оформлял сатирический листок «Крокодил» (о проделках наших воспитанников), снабжая его рисунками и стихами, полными блестящего неподражаемого юмора.
Иногда я заставала его после срочной ночной работы, - лежащим на столе для рисования, укрывшимся зэковским бушлатом, с торчащей из-под него стриженой головой. Поговорить удавалось редко, тем более помочь чем-то. Да он, собственно, никогда ни о чем и не просил. Скорее, это к нему шли с бесконечными просьбами, в которых он никому не отказывал.
Как председатель профсоюза, а затем зав. культмассовым сектором, я часто обращалась к нему с просьбой написать стихотворное поздравление ко дню рождения кого-либо из учителей. Вот одно из немногих сохранившихся – для преподавателя русского языка и литературы Любови Васильевны Каплюченко:
…И каждый год, как раз в начале мая,
в литературе – радостный подъём:
куда-то Байрон весело хромает,
идёт Тургенев, - как всегда, с ружьём…
Толстой, Белинский… Гоголь тройкой правит…
В каретах едут, тянутся пешком…
Спешат Любовь Васильевну поздравить
Некрасов, Блок, Есенин… и местком.
Пришло письмо, и текст его короткий:
«Жаль, не могу прийти поздравить сам…
Хвала твоей пружинистой походке!..»
И подпись: «Вдрызг влюблённый Мопассан».
И падает Обломов с книжной полки,
Крича спросонья: «Стой–держи–лови!» –
Когда салют тургеневской двустволки
Гремит во славу пламенной Любви!
Стихотворение это написано Кутиловым плакатным пером на большом листе картона и украшено виньетками в виде странных квадратных цветов, напоминающих лабиринт и, вероятно, символизирующих безвыходность. Сегодня, глядя на эти нелепые цветы, я вспоминаю Аркадия, – такого же необычного, резко бросающегося в глаза, зажатого со всех сторон несвободой…
Очевидно, чувствуя моё доброе к нему отношение, Кутилов и ко мне стал относиться более доверительно. Однажды он протянул мне потрёпанную ученическую тетрадь и попросил, чтобы я прочитала написанное.
Я раскрыла эту тетрадку в учительской, оставшись наедине. Раскрыла не без любопытства и всё же – не ожидая увидеть ничего сверхординарного. За многие годы работы в исправительных учреждениях я достаточно хорошо изучила такое массово распространенное явление как творчество осуждённых. Но содержимое этой тетради было не похоже ни на что…
Это были стихи – о природе, о любви, о родной деревне… Не просто талантливые, сработанные рукой профессионального мастера, - это были стихи, вне всякого сомнения, представляющие собой новое слово в русской поэзии. Прошло уже много лет, но я до сих пор не могу забыть впечатления от того первого знакомства с настоящей поэзией Кутилова, от тех маленьких лирических шедевров, заполнивших невзрачную ученическую тетрадку: необыкновенно чистые светлые строки, яркие смелые неожиданные образы, неповторимая интонация:
Вновь я там, где простился с детством.
В милом детстве теперь я гость…
Синий воздух ломая с треском,
выйди из лесу, чёрный лось!..
Напугай меня белым рогом,
бей копытом в трухлявый пень,
закружи по лесным дорогам,
но верни мне из детства день…
Возвращая тетрадку Аркадию, я говорила какие-то хвалебные слова, чувствуя, как они неточны, невесомы, как недостаточны для той большой и высокой темы, о которой я хотела сказать. Кутилов выслушал мои дифирамбы молча, спокойно и, как мне показалось, с некоторой ироничностью. Во всяком случае, явная ирония мелькнула у него в глазах, когда я попросила прочитать что-нибудь ещё, и он предложил мне другую тетрадь: дескать, посмотрим, что вы скажете об этом…
В следующей тетради были антисоветские стихи. Ядовитые, хлёсткие, местами пересыпанные ненормативной лексикой, эти стихи одновременно пугали и притягивали, вновь напомнив мне те – то ли уродливые, то ли несчастные – квадратные цветы. Но как все верно, как убийственно точно сказано!
Испугавшись, я постаралась побыстрее вернуть тетрадь Кутилову. И – получила новую…
Со многими из тех стихов, что сегодня лишь впервые появляются в печати, я ознакомилась ещё тогда, в начале семидесятых. Меня всегда удивляло, как загруженный до предела Аркадий умудряется находить время для поэзии. Недавно я прочитала, что годы, проведенные Кутиловым в ИТУ № 8, были самыми плодотворными в его творчестве. Это тем более удивительно, что для творчества у него могли оставаться только ночи, да и то неспокойные, поскольку оперативная и режимная части проверяли «неблагонадёжного» Кутилова и по ночам, устраивали тщательные обыски. Искали «крамолу» – и часто находили.
Говоря о Кутилове, о людях, которые окружали его в это тяжёлое время, хотелось бы сказать несколько слов и о человеке достаточно известном на сегодняшнем политическом небосклоне, чья судьба перекрестилась с судьбой Аркадия в ИТУ № 8…
В начале 90-х годов на центральных телеканалах стало часто появляться знакомое лицо. Это был Лев Убожко, совсем ещё недавно бывший одним из лидеров Демократического союза, покинутого им из-за разногласий с Валерией Новодворской. Создав свою – Консервативную партию – он выдвигался теперь кандидатом на пост президента России.
А тогда, в далеком 1971 году, антисоветчик Лев Убожко появился на «восьмёрке» вслед за Аркадием Кутиловым. Человек широко образованный, начитанный, цитирующий наизусть целые главы из трудов «основоположников», он сразу же потянулся к школе, к учителям, к библиотеке…
Осужденные иногда намеренно «занижали» своё образование, с тем, чтобы иметь возможность «поучиться» в школе – маленьком иллюзорном островке свободы, единственном месте в колонии, где можно было вести себя относительно непринуждённо, общаться с образованными людьми, хотя и держащимися на некоторой дистанции, но почти «домашними», без милицейских замашек и осточертевших мундиров. Известный диссидент, находящийся под особым неусыпным надзором, Лев Убожко, разумеется, не мог утаить наличие у него двух высших образований, но использовал любой предлог, с тем, чтобы лишний раз зайти в школу, побеседовать с учителями, заглянуть в библиотеку.
Конечно же, эти два, пожалуй, самых незаурядных человека во всем многосотенном «контингенте» колонии – Кутилов и Убожко – не могли не встретиться друг с другом, не установить между собой дружеских отношений, не найти взаимопонимания, столь необходимого в неволе. Я не была свидетелем их встреч и разговоров, - очевидно, это тщательно скрывалось, поскольку в любые контакты между этими заметными заключенными немедленно вмешалась бы оперативная часть – подразделение, выполняющее в лагере функции КГБ. Но то, что личность Убожко оставила заметный след в душе Кутилова, – несомненно. Это подтверждают и стихи поэта, где часто упоминается фамилия диссидента, и сохранившаяся (к сожалению, лишь фрагментарно) повесть «Бич», где он фигурирует под именем Льва Рогожко.
В колонии № 8 Убожко пробыл недолго. За антисоветскую пропаганду среди заключенных он был вновь привлечен к суду и с измененным режимом содержания отправлен в тобольскую колонию особого режима, на «полосатку». На процессе по его делу присутствовал и директор нашей школы Николай Георгиевич Шаболин. Возможно, что благодаря именно его показаниям Льву Убожко не был добавлен срок. Во всяком случае, разговоры на эту тему ходили.
Много доброго делал наш директор и для Кутилова. Во время обысков у Аркадия часто находили крамольные стихи и прозу, а это могло обернуться и штрафным изолятором, и ПКТ – помещением камерного типа, одиночной изоляцией сроком от пятнадцати суток до шести месяцев, на «пониженном питании», без прогулок, без свежего воздуха, без возможности не только прилечь, но и присесть в течение всего дня. Могло обернуться и антисоветской статьей. В таких случаях Николай Георгиевич прилагал немало сил, использовал весь свой дар убеждения, уговоры, авторитет, связи, – чтобы избежать нежелательных для Аркадия последствий.
В повести «Бич» Н.Г. Шаболин выведен под именем Георгия Николаевича Шагалина. «Его грозными молитвами я не раз был спасаем от беды и позора», – пишет о своём герое Кутилов. Относился Николай Георгиевич к Аркадию, действительно, хорошо, часто и подолгу с ним беседовал, высоко отзывался о его творчестве.
Написал Кутилов поздравление и ко дню рождения Шаболина. Стихотворение не сохранилось, помню только, что отличалось оно прямотой, грубоватой правдой и даже дерзостью. Но Николаю Георгиевичу оно неожиданно понравилось. Он пожелал тогда, в свой день рождения, чтобы стихи эти, когда он умрёт, положили ему в гроб. (В 1998 году Н.Г.Шаболин не перенёс очередного инфаркта. Умер он вдали от Омска, в Абакане, где проживал последнее время. Неизвестно, - выполнили его родные это пожелание, знали ли о нем…)
Как-то, уже после освобождения Кутилова, Шаболин рассказывал нам о своей случайной встрече с ним в центре города. Аркадий был навеселе, вид – довольно запущенный, в руках – «огнетушитель» дешевого вина, которое он предложил немедленно распить за встречу. От «нецивилизованной» выпивки Николай Георгиевич отказался, повёл Аркадия в ресторан «Центральный», где оба и просидели до позднего вечера, беседуя, вспоминая прошлое…
Кутилову, очевидно, необходимо было общение с теми, кто в тяжёлые годы заключения не замечал на нем зэковской робы, относился к нему по-доброму – тепло и уважительно. Первое время после освобождения он часто подходил к автобусу, что возил от Дворца нефтяников до колонии. Встречался и разговаривал с нами, учителями – едущими на работу, возвращающимися с неё. На жизнь не жаловался, хотя и весь облик его, что называется, оставлял желать лучшего. Это уже потом, гораздо позже – мы все узнали, что до самой своей смерти он так и не обрёл крыши над головой…
О его трагической гибели в 1985 году мы узнали много позже. Не сразу нам стало известно и о выходе его первой книги стихов «Провинциальная пристань». Наверное, это не совсем хорошо, что омская пресса уделяет так мало внимания поэту, который, вне всякого сомнения, является гордостью нашего города. Да и не только его, довольно уж «скромничать», осторожничать в оценках…
В начале 1992 года на омских экранах показали солидный телеочерк об Аркадии Кутилове, снятый новосибирским телевидением. К сожалению, мне не посчастливилось его посмотреть, но моя коллега Л.В. Каплюченко прибежала ко мне домой и взволнованно рассказывала об увиденном и услышанном, о том, как всю передачу простояла, забыв обо всем, перед телеэкраном, проплакала…
А ещё через год в городе прошла выставка рисунков и рукописей Аркадия Кутилова под названием «Зажгите новую звезду…», организованная музеем «Искусство Омска». Завершилась работа выставки вечером памяти поэта, на который были приглашены все знавшие Кутилова. На этом вечере я познакомилась с сыном Аркадия Олегом, с людьми, бескорыстно посвятившими себя его творчеству, увидела в витринах и на стендах те рукописи и тетради, что когда-то держала в руках.
Вскоре после этого провела и я вечер памяти Аркадия – в колонии № 8, где он отбывал срок. Был составлен литературно-музыкальный сценарий, артисты-осуждённые читали его стихи, пели песни, а по окончании мне пришлось отвечать на множество заинтересованных вопросов о Кутилове, рассказывать о том, сколько невзгод перенёс в своей жизни этот человек, творя вечное, отстаивая чувство собственного достоинства, никогда и никого не обидев даже косым взглядом.
Несколько лет назад принесла я в одну из омских газет материал о Кутилове. «Не знал я, что он сидел, – удивился редактор, – хотя знавал его, знавал… Частенько гонял из редакции. Пьяница ведь он был, шизофреник…» Материал, конечно, был положен в долгий ящик, а затем и благополучно «утерян»… Между прочим, портрет Кутилова, подаренный мною, редактор этот повесил на видном месте в своём кабинете. Стало быть, всё же «уважает»…
В статье М.Колодинского – одной из немногих публикаций о Кутилове в омской прессе – мне запомнились такие строки: «…Он был загадкой, быть может, самой загадочной в истории города Омска, он был мистификатором, может быть, самым талантливым в Сибири. Его стихами восхищались Твардовский и Евтушенко, а рисунки ставили в тупик почитателей заскорузлого реализма. Он был Сталкером, он существовал в двух реальностях, в четвёртом измерении своей фантазии и в трёхмерном закрытом городе на Иртыше. Иногда он путал эти пространства, как путают двери, и тогда вахтёр по имени Обыватель мстил ему…».
НИНА САЛОХИНА
От редакции
«Патефон Сквер» постоянно получает отзывы читателей о Кутилове, его творчестве, воспоминания его знакомых и современников. Вот некоторые из них:
«Какие вы молодцы, что печатаете Кутилова и о Кутилове!.. Я всегда был сторонником того, чтобы помогать живым поэтам, а не изучать биографии покойников – типа наших земляков Бунина и Пришвина. Ну, учились они в СШ-1, где сейчас мой сын учится (а еще Розанов и Булгаков преподавали), и что?.. Кутилов – другое дело, ему при жизни недодали – надо компенсировать хотя бы после смерти. Тем более – живы очевидцы» (М. Трубицын, г. Елец.).
«Когда Кутилов лежал в психушке, я там проходил практику… Кутилов был талант – он мог нарисовать портрет какого-нибудь человека, не отрывая карандаша от бумаги. Я как-то попросил его нарисовать мне что-нибудь, и он за час нарисовал мне целую тетрадь портретов политиков. Ну, а потом эту тетрадь куда-то задевало начальство…» (Андриянов, психотерапевт).