На главную страницу Фотографии Видео Вход Магазин Контакты Русский English
Патефон оффлайн Об авторах Пресс-зал Блог Архив журнала О проекте Проекты Магазин Алфавитный указатель Новости Ссылки Друзья

Три позиции Кирилла Разлогова | Патефон Сквер №5

В продолжение темы о «живом» — экспериментальном — кино, мы публикуем интервью с самым известным кинокритиком и киноведом страны — Кириллом Разлоговым. Который совсем недавно выпустил целый цикл передач «От киноавангарда к видеоарту» на телеканале «Культура».

Кроме того, для тех кто не знает, Кирилл Эмильевич является автором огромного количества статей, монографий, книг и предисловий к книгам о мировом кинематографе, в том числе — о «новой волне» и пр. Он же — автор нескольких глав учебника ВГИКа. Он же — постоянный гость многих кинофестивалей, ведущий телепередач и рубрик в московских СМИ о кино.

В самом начале октября Разлогов приезжал в Омск для участия в конференции и выступления перед студентами режиссёрского курса ОмГУ.

А после — дал интервью для «ПС».

 

— Кирилл Эмильевич, кем Вы себя считаете, к какому слою общества принадлежите?

— Есть три позиции. Первая позиция — исследовательская, которая для меня основная. Я исследую реальные процессы. Исследую, каким образом общество или части его воспринимают те или иные произведения — через критику, через общественный резонанас и т.д. Далее, вторая моя позиция — участник процесса: я — директор программ Московского фестиваля, веду телевизионные программы, подбираю фильмы, их показываю. Участник процесса — это моя позиция, действующая в соответствии с принципом дополнительности. Т.е. то, чего не хватает в текущем кинопроцессе, показе по телевидению, в видеорепертуаре, в прессе, я стремлюсь компенсировать. В период, когда отстаивались идеологические позиции и было очень сильное лобби защиты такого элитарно-эстетского кино, я отстаивал позиции коммерческого кино, которое как раз не есть ни идеологическое, ни эстетское. Сегодня, когда коммерческое кино захватило весь кинопоказ, меня больше интересуют авангардные произведения. Я делал телепередачу «От киноавангарда к видеоарту», которая охватывает всю эту часть. Это не значит, что я не люблю высококачественные коммерческие или элитарные фильмы — это значит, что у этих произведений есть свои защитники. А у тех групп произведений, о которых говорю я, либо вообще нет лобби, либо они настолько слабые, что нуждаются в поддержке. И третий уровень — это мои собственные вкусы и пристрастия. Они сугубо индивидуальны — пристрастия к отдельным режиссёрам, отдельным жанрам. Т.о. есть исследовательская позиция, есть публицистическая и есть индивидуальная — вот эти три позиции определяют всё, чем я занимаюсь.

— Тогда вопрос, касаемо второй позиции: Вы миссионер или просто бунтарь?

— По этой позиции я, скорее, миссионер: я стремлюсь донести до сведения то, что мне кажется ценным. Как теоретик, я говорю, что в таких условиях просветительская парадигма в культуре теряет своё значение, а господствует коммерческая парадигма, парадигма массовой культуры. Именно поэтому, я считаю своей миссией поддерживать просветительскую парадигму свой деятельностью.

— Последнее время многие теоретики, искусствоведы, журналисты говорят о господстве клипового мышления. Вы тоже как-то говорили о клиповости массовой культуры. На Ваш взгляд, есть ли будущее у неклиповой культуры, у элитарного кино, например?

— Здесь есть некоторый принцип дополнительности. Есть массовая культура, которая является господствующей, и есть множество субкультур, которые имеют отношение к различным культурным сообществам, этническим культурам, национальным, локальным, транслокальным культурам (т.е., например, собиратели марок, фанаты той или иной кинозвезды). Эти два вида культур работают по такому принципу: массовая культура собирает из локальных субкультур всё то, что имеет потенции к массовому успеху. А субкультуры стремятся закрыть свои рамки, чтобы сохранить свою цельность и своё сообщество. Собственно говоря, то, что мы назваем элитарной культурой — это сообщество творческой интеллигенции. И пока есть люди, которые это защищают, т.е. являются носителями этой культуры, она будет существовать.

— В рамках субкультуры.

— В рамках субкультуры, да.

— И дальше она развиваться не будет?

— Нет, почему — любая субкультура развивается...

— Я имею в виду — переходить на другой уровень. Как, например, французская «новая волна». Она родилась как субкультура, причём очень закрытая, а сейчас, фактически, превратилась в часть массовой.

— Т.е. — самоликвидировалась. Значительная её часть ушла в массовую культуру, а другая часть — ушла в левый экстремизм, радикализировалась, как Годар, например. Поэтому все субкультуры развиваются по нисходящей. И их развитие зависит от их носителей, от степени её влияния. Для кино, которое имеет и промышленное значение, имеют значение и источники финансирования. Пока есть эти источники финансирования, пока есть достаточно влиятельные лобби, позволяющие получать госбюджетные деньги на эту субкультуру, она будет существовать. Если же поклонники Шенберга и Булеза исчезнут с лица земли, то и этот тип культуры уйдёт в музей, исчезнет, перестанет развиваться.

— Как кинокритик Вы — миссионер, а как человек — кто? К какой субкультуре или части культуры Вы себя относите?

— Я стою на позиции т.н. множественной идентичности. Я считаю, что в каждом из нас в современной жизни сосуществуют разные культурные составляющие. В этническом плане, скажем, один мой дед был болгарин, второй дед был армянин, прадед был русский православный священник, а бабка — чувашка. И я не чувствую, что отвергаю все эти культуры. Хотя армянского и чувашского языка я не знаю, а болгарский и русский — знаю. Аналогично, скажем, я отношу себя к университетской субкультуре. Есть сообщество, получившее университетское образование, которое является аналогом уходящей в прошлое вертикали культуры — т.к. ранее только это сообщество имело право определять, что такое хорошо и что такое плохо. Сейчас оно — одно из сообществ. Так исторически сложилось, что мой дед работал в Коминтерне и мигрировал из Болгарии в Россию. Есть сообщество людей — политэмигрантов, которые жили в Союзе. Эти люди, как перемещённые со своей родины в другие места, тоже часть моей субкультуры. Когда мы встречаемся с ними в разных местах, мы можем находить нечто общее. Это оторванность от своих корней, определённый образ жизни — как иностранцы, и т.д. Наконец, я являюсь явным представителем субкультуры киноманов, т.е. могу обсуждать с киноманами всех стран и регионов новинки, классику и пр. Вместе с тем, как все люди на земном шаре, я являюсь представителем глобальной массовой культуры. Я могу вести беседу о Макдональдсе и Кока-коле, пить Кока-колу и есть Макдональдс. Я могу говорить о Шварценеггере, и о Сталлоне. Т.е. в определённой мере я являюсь прямым носителем массовой культуры — я покупаю брюки и пиджак, т.к. это диктуется текущей модой. И есть ещё ряд субкультур, к которым я более-менее близок. Например, в юношеском возрасте я два года жил во Франции, поэтому хорошо знаю французский язык, разбираюсь в их литературе. Раз месяц бываю в Париже. Так что по отношению к французской культуре я не чувствую себя чужим человеком. Однако есть и более отдалённые. Так, скажем, я защищал диплом по японской культуре, учил японский язык. Но я не считаю себя принадлежащим к их культуре. И, наконец, есть культура африканских народов, которая мне абсолютна чужда.

— Практически во всех видах искусства сейчас идут мощные тенденции по синтезу — синтезу искусств, субкультурных эстетик, жанров, стилевых направлений и т.д. Не кажется ли Вам, что в этом есть опасность уничтожения авторского кино — когда исчезнет авторская составляющая? И даже — этническая, национальная?

— Честно говоря, такой опасности я не вижу. Т.к. у каждого фильма есть автор. Точнее, виртуальный автор, о котором Бахтин писал, что автор авторитетен не как живой человек, а как принцип, которому надо следовать. Кроме живых людей, которые являются реальными авторами этих произведений. И никуда от этого не денешься. Я думаю, что и национальная компонента никуда не денется, пока число космополитов не превысит число людей, которые живут преимущественно в сфере национальной культуры, а таких пока большинство. Естественно, будет медленная эволюция в ту или иную сторону. Поэтому бояться того, что что-то исчезнет пока оснований никаких нет. Хотя, естественно, со временем многое исчезает, исчезают и нации, и языки. Но — формируются новые. Это как обновление клеток.

— Существуют ли в нынешнем кинематографе «красные тряпки» — как, например, раньше — сексуальная революция или социальный протест?

— Периодически появляются. Сексуальная революция в кино была очень ярко выражена, но фактически закончилась в 1976 году с появлением картины «Империя чувств», когда уже всё было показано в интеллектуальном кино и не уступало по откровенности порнографическому кино. Потом откат, связанный с неоконсерватизмом и, во многом, с эпидемией СПИДа, с необходимостью восстанавливать общественную нравственность. И по мере того, как в реальной жизни стали господствовать принципы домостроя, поднялась новая волна протеста интеллигенции против этого, где-то в начале 90-х годов. Здесь центральная картина Катрин Блие «Романс», затем пошла целая волна высококачественных интеллектуальных произведений, направленных на разработку темы дозволенного и недозволеннного и содержащих эпизоды, граничащие с порнографическими, а иногда — просто с порнографическими по содержанию кадрами, как в фильме «Кен-Парк».

— А если говорить о рубеже веков?

— На рубеже веков это и произошло: сейчас эта волна продолжается. Не скажу, что она затихает, потому что достаточно жёсткая по возрасту цензура существует в целом ряде стран. И общество достаточно консервативно, оно ещё не пришло в себя после интенсивного распространения СПИДа, которое у нас в стране только начинается.

— А как Вы относитесь к экспериментальному кино и к тому факту, что арт-хаус и трэш-хорор, например, встали на коммерческую основу?

— Арт-хаус как был, так и остаётся на коммерческой основе. Я уже много раз говорил, что нет фильмов, которые бы выходили в кинотеатрах и не являлись при этом коммерческими. Весь вопрос в том, какую они приносят прибыль. Другое дело, что суммы разные. Поэтому ничего удивительного, что арт-хаус и трэш являются коммерческими. А трэш-фильмы, как, например, мой любимый фильм «Дом 1000 трупов», вообще воспринимаются в двух ипостасях — как суперэстетские и фильмы, рассчитанные на недоразвитых подростков.

— Какое кино лично Вы предпочитаете смотреть?

— Ну, во-первых, я люблю раннее немое кино. Любимый режиссёр у меня — Орсон Уэллс. Из отечественного кино я ценю Абрама Роома «Третья Мещанская» — картина, провозгласившая новую мораль, когда общество ещё не было к этому готово; «Зеркало» Андрея Арсеньевича Тарковского, картина Ларисы Шепитько «Крылья». Из новейших картин — блестящая режиссёрская работа «Одиночество крови» Романа Прыгунова, очень люблю экспериментальные картины Иры Ивтеевой (особенно её первый фильм «Лошадь, скрипка и немножко нежно»), рекламные фильмы Макларена. И любимейшая картина — «Империя чувств», которая является вершиной развития определённого этапа в кино. Из фильмов Трюффо мой любимый фильм «Жюль и Джим», из фильмов Годара — «Уикенд», у Антониони, пожалуй, «Красная пустыня», у Феллини — «Голос луны».

КИНЕС КИЗИИТОВ

Сайт сделан в студии LiveTyping
Перепечатка любых материалов сайта возможна только с указанием на первоисточник
© Патефон Сквер 2000–2011