Рецензия-критика на фильм «Последние дни».
В 2005 году американский режиссёр Гас Ван Сент снял «альтернативное» кино о последних днях жизни Курта Кобейна. Фильм в качестве забавной новинки привезли в Омск и показали единственным сеансом «для своих». Так как на тот момент о Гасе в Сибири мало кто слышал, фильм воспринимался довольно объективно — без ссылок на его заслуги перед Голливудом. Только качество картины. Собственно, качество картины — как кинопродукта и как авторская версия — ниже плинтуса. В тот же день я написал рецензию на это кино. И хотя она получилась довольно эмоциональной (я даже кое-где позволил себе отвлечься от фактов «успешной» голивудской карьеры Ван Сента), всё же публикую её без купюр. Если у кого-то другие впечатления от фильма — с удовольствием почитаю комменты в блоге «Патефон Сквер».
Последние дни
(«…инспирированные последними днями жизни Курта Кобейна» - цитата из титров)
Надеюсь, вы обратили внимание на пафос названия? Как будто Помпея рушится на глазах у восторженного кинооператора. Или Атлантида уходит под воды мирового Океана, а Гас Ван Сент висит над бездной в голубом вертолёте и снимает, снимает, снимает… Но упрёки в патетике здесь напрасны. Это «кино» совсем из другого мира.
Во-первых, хочу сказать, что это никакое не художественное кино, а курсовая работа какого-нибудь прыщавого второкурсника, учащегося на курсах кинорежиссуры, но не сподобившегося ещё понять, для чего. Просто таскающего за собой свою мобильную телекамеру и изредка замечая у великих что-нибудь стоящее — эдакая кино-клептомания. Понравилось — украду — повторю — возвеличусь — стану в один ряд с классиками… Куда там! Смешно даже подумать об этом. Но всё по порядку.
Первое, что бросается в глаза — постоянные аллюзии. Первая — Горлум. Эти грязные подтёки на скукоженных морщинистых ребрах, выглядывающих из-под некогда бывшей белой футболки. Это бормотание себе под нос. Эти разговоры с чем-то или с кем-то, постоянно переносящие акцент куда-то за кино-действительность. И если бы было за что переносить этот акцент, фильм — вернее — идея могла бы удаться. Но этого не произошло. Толкиеновский Горлум появился в кадре сначала эпизодом из второй части кино-трилогии, а затем обрёл физическую плоть и осязаемость первой — и третьей.
Вторая аллюзия — Терри Гиллиам. Уж как крючило нашего хиппи-журналиста в «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», но этот «ново»экспериментатор пошёл дальше, заставив «Курта-Блейка» согнуться в позе не то Уитни Хьюстон, не то стареющей, но ещё не потерявшей сексапильность Мадонны. Грустно смотреть на эти деланные фигуры (хотя это нисколько не умаляет достоинств игры актёра — в этом конкретном эпизоде). И дело не в том, значит ли что-то для меня лично настоящий Курт Кобейн, или нет — дело в том, что Кобейн был Личностью. А этот пошловатый растениевидный Блейк с лицом Николя из старого доброго французского сериала «Элен и ребята», созданного для подростков, страдающих от развивающейся неврастении на почве полового созревания, — всего лишь кукла, марионетка. И в нём никогда — никогда! — не было этой силы.
Опять же, Блейк — ещё одна никудышная аллюзия, грубо и без всякого основания заимствованная у Джармуша. Последний, по крайней мере, мог себе это позволить — метафорировать свободного поэта в оболочке юного духоискателя, выброшенного из контекста цивилизации и нашедшего свой Путь через Учителя в образе мудрого индейца. Мог позволить — потому как сам был недалёк от этого Пути — свободного духа. А глупый — я не боюсь этого слова — глупый «создатель нового кича» всего лишь в очередной раз склептоманил.
И, пожалуй, последняя — потому как надоело уже, честное слово! — аллюзия. Музыкальное наполнение, за которое Канны вручили кинорежу «специальный приз за дизайн звука» (мы к этому вернёмся чуть ниже), абсолютно не «кобейновское», а больше напоминающее Джима Мориссона — вернее, как и всё предыдущее — напоминающее слишком уж в низком регистре, а потому опошляющее само это «напоминание». Но аллюзия Мориссона повторяется и в конце — в титрах — саундтрек, как оказывается, написан группой «Двери восприятия». Эх, если бы эту тему снимал Стоун…
Эти все пункты могли бы привести в замешательство, но они все до одного — лишь свидетельства самой первой на ум приходящей мысли: «режиссёр» (вернее — недорежиссёр) — пытается показать нам себя. Не Курта, не «Нирвану», не свержение и даже не своё восприятие гранджевого короля. Но — свой внутренний мир, свои музыкальные пристрастия, своих кумиров. Иначе как бы здесь появился почти церковный европейский хорал в завершении «фильма»?
Однако стыдно за «режиссёра». Пожалуй, любой из нас писал в школе сочинения «Как я провел каникулы» или что-то этом роде. А поступив на кинорежиссёрские курсы, любой — и я повторяю с особым ударением — любой мог бы сделать то же — а скорее — гораздо лучшее на тему «мои музыкальные увлечения». Это слепость котёнка, который только начинает ходить, но уже порывается прыгнуть вслед за кошкой-мамой. И получается неуклюже. И смешно. Но простить — вроде бы в этом случае — нельзя. Даже за один только момент — отделения голого Блейка — души — от одетого — мёртвого Блейка — тела. И ещё за попытку вновь создать хвалебную песнь очередному «потерянному поколению». Но разве после «Реквиема по мечте» — страшного, безобразного, без цезур и обертонов, а потому «правдивого» через и сквозь парадоксальность гипербол — можно что-либо ещё делать в этом формате?! Неужели пресловутый «кинореж» задумал из мёртвой (а потому уже прикосновенной только настоящих мастеров киноязыка) гранжевой звезды сделать новый «вуду-культ» — новую «ведьму из Блэр»?!
Одно в этом «фильме» — взятом в кавычки, ибо это даже не попытка фильма, а всего лишь курсовая работа прыщавого «неофита» — хорошо — синтетика или как написано на афише — «дизайн звука». Приятные звуковые ассоциации, смикшированные ровно настолько, насколько вообще можно создать живой звук из минимума средств. Ничего лишнего. Полный, регрессирующий в своем стремлении слиться с тишиной, звуковой — антизвуковой — пустотой минимализм. Что-то напоминающее постфрейдизм европейских экспрессионистов, замкнутость круга восприятия на своих же чувствах. В этом смысле музыка является потрясающим воплощением «режиссёрской» задумки о Горлуме, потерянном поколении и тихой смерти в одиночестве и отверженности.
Но только лишь в этом. Потому как сама «загадка» смерти Блейка—Кобейна слишком уж нарочито выпирает из киноэкрана — каким-то вывернутым не в ту сторону, израненным и грязным коленом — после жестокой фразы Джонни: «Она всё равно вёрнется! Нам надо убираться отсюда!». Браво! «Создатель» высказал свою точку зрения, никого не обидев! Прямо обхохочешься! Переплюнуть этот апофеоз тупости могла бы только иная финальная сцена — где «Кортни», надев чёрный обтягивающий костюм и шапочку с прорезями для глаз, прокралась в ночи в «кобейновскую светлицу» и забила бы его обухом по голове. Занавес!
П.С. Хотя, Гас все же достиг одной из своих целей — хрустящие поп-корном сибирские кобейны после просмотра задавали друг другу только один вопрос: «А почему они зовут его Блейком?». Если бы он, Гас, сознательно добивался бы этого рефлекса, я пожал бы ему руку. Но автор Moist vagina и Rape me остался так же далёк от зрителя, как и от Блейка…
Профессор Патефон
2005 г.