Из книги «СКЕЛЕТ ЗВЕЗДЫ»
Россия, год 37
— Яма хорошая.
Только
на дно
набежала лужина...
— Товарищ майор,
но ведь это
не наша вина —
апрелева!..
— Ну, хорошо...
Давайте ужинать,
да надо
людей расстреливать...
Автопортрет
Коварный, вздорный, непослушный,
один, как ёлочка в бору...
И нет опасности насущной,
что я от скромности умру.
За кем-то смерть летит в конверте,
за кем-то долг бежит босой...
За мной гоняется бессмертье
с тупой заржавленной косой.
Я винный след в тайге оставлю,
закуской белок подкормлю.
Я пьянством родину прославлю,
свою Россию-во-хмелю
Я сам с собой устрою встречу,
надев на голову ведро...
По соловью шарахну речью,
И цаплю цапну за бедро...
Пусть ваш Пегас стыдливо прячет
свой голубой невинный глаз...
С тоскливым плачем жеребячьим
кобылу любит мой Пегас!
Пройдут в народе чудо-слыхи,
что я таков, а не таков...
Мои уродливые стихи
нужнее правильных стихов.
* * *
Вблизи Олимпа есть местечко,
в версте от лежбища богов...
Стоит избушка возле речки
в сиянье песен и стихов.
Творцы торжественных хоралов
скучают в собственных лучах...
Там не певцы, а подпевалы
живут на божеских харчах.
Тепло в лирической избушке,
и в ней поэтов — будто блох:
второй Эзоп, воскресший Пушкин,
гальванизированный Блок...
Таланта нет — заменит пыл,
а пылу нет — подбавишь лести...
И я там был, мёд-пиво пил
и назывался «Пушкин-200».
Аутодафе назаретской Маруси
Палач был горбат и воинственно пьян,
за бранным словечком не лазил в карман.
Он «брил» на лету подмастерьев своих,
Пилату сказал: «Ну, давай на троих!»
Исполнил частушку для римских кобыл,
хорошим словечком толпу оскорбил.
(А слов нехороших в истории нет —
вам скажет любой маломальский поэт.
«Квартира», «машина», «японский халат»,
«Голгофа», «Иуда», «Христос» и «Пилат».
А слово «Мария» — совсем красота!).
...Давайте вернёмся к подножью креста...
Смертельным квадратом бессменно стоят
четыреста римских угрюмых солдат.
Простой автокран, задыхаясь в пыли,
Христоса подъемлет на метр от Земли.
На метр от планеты и жадной толпы,
превыше Голгофы и бренной судьбы...
Бессмертье открыто! Вот только успеть...
И надо всего лишь — чуть-чуть потерпеть...
А гвозди тупые, и лезут не так...
И плещет в глаза ослепительный мрак.
...Палач был горбат и воистину пьян,
он лишние гвозди засунул в карман.
«Сгодятся потом — ремонтировать мост, —
а может, объявится новый Христос...»
... В кольце волосатых солдатских сердец
Христос звал отца... Не услышал отец.
Но только закат захлебнулся собой, —
испуганный шёпот вспорхнул над толпой:
«Мария! Мария! Мария пришла!..
Ну, та, что Его, говорят, родила...
Глядите, Он жив!.. Он увидел её,
и ей посвящает страданье Своё...»
«Зачем опоздала?.. Ведь слышала гром, —
то пьяный Иосиф махал топором.
Громил он цистерны с водицей святой
и Риму грозил Вифлиемской звездой...»
...Мария бесслёзно на Сына глядит:
«Мой мальчик, ты вправду опасный бандит?..»
Грядущей Мадонны нелепый вопрос
ударил, как выстрел, и вздрогнул Христос...
Прочувствовал крест онемевшей спиной
и плюнул в Марию кровавой слюной.