(фрагмент)
Сибирская деревня. Избушки, старушки, магазинчики. В жаркий день здесь можно снимать вестерн времён гражданской войны или же фильм о деревне вурдалаков — настолько поражает пустота улиц. Встречные старушки оглядывают с безобидным любопытством, потом останавливаются и долго смотрят вслед. Встречные мужики подозрительно глядят искоса и тут же прячут глаза. Встречные девушки замедляют шаг и на малейшее ваше слово готовы встать в боевую стойку: не их ли кличут?
Мысль народная, мысль семейная… Богатыри Некрасова и непротивленцы Толстого. Днём — жара, ночью — выход в открытый космос. Ветер доносит звон колоколов из соседнего села и собачий вой. Самогон мутен и отвратителен.
Как сильно бросаются в глаза деревенское бездействие, запущенность, однообразие — особенно после дворцов Петербурга, пляжей Одессы, величавых вершин Кавказа!.. Где же вы, пресыщенная холодность москвичек, радушная приветливость новосибирочек, дразнящая походка южанок?..
Молодые селянки, впрочем, довольны милы; будь они немного поскромнее, стали бы привлекательнее вдвойне. Вот идут они молча и важно по улице; но едва вы их окликните — уж не отцепитесь после: будут предлагать пойти в гости к своим знакомым, у которых можно выпить; или же станут таскаться всюду за вами, вцепившись в руку, и клянчить мороженое. Девушки симпатичные и скромные составляют редкое исключение — тем большую радость приносит встреча с ними!..
* * *
Зашёл в один усть-ишимский магазинчик (надо отметить, это село необычайно обильно магазинчиками) и весьма удивился, увидев за крошечным прилавком сразу трёх продавщиц, да ещё и молодых, красивых. Будучи по природе своей отчаянным снобом, решил представиться этаким странствующим барчуком. Взял пиво и, словно нехотя разглядывая полки с продуктами, как бы сам с собой, но так, чтобы услышали все, вальяжно-задумчиво процедил:
— Погрызть чего-то хочется…
Реакция продавщиц, молча наблюдающих за мной, была мгновенной и насмешливо-убийственной:
— А вон столбы стоят, иди погрызи!..
Неловко улыбнулся, покраснел, вышел вон…
* * *
Помнится, когда был в прошлом году в Петербурге, мои столичные знакомые не без улыбки заметили, что сибиряков легко узнать по говору. Я искренне изумился: как так, чем отличается моя речь от вашей? — «А бог его знает, объяснить нельзя, да только чем-то отличается».
Единственные отличия, каковые могу отметить, — склонность питерцев к многословию (в «северной Пальмире» меня даже прозвали «молчуном») и привычка сибиряков к бытовой нецензурщине. Житель сибирской деревни матерится не потому, что хочет кого-то обидеть; матерное слово для него — не более, чем неопределённый артикль либо же совершенно равноценная синонимия. Махровый питерский интеллигент скажет: «Досадно, весьма досадно, вот же незадача!» и проч.; сибиряк глянет вечно сощуренными от постоянного солнцепёка глазами и скажет два-три непечатных коротких слова, выражающих то же самое.
На таёжной дороге под Тюкалинском я простоял восемь часов, ожидая попутку. В разгар этого стояния мимо прошёл дед, таща за собой пустую тележку с косой. По деревенскому обычаю, совершенно беззастенчиво и с любопытством оглядел меня, я — оглядел его. Проехал. Через три часа возвращается обратно. Тележка полна сеном. Проезжает мимо, смотрит:
— Не подвозят?
— Нет.
Дед (сочувственно качая головой): — Вот же ё… твою мать!
В этом есть что-то от одесситов из рассказов Жванецкого: как заметил Михаил Михайлович, они даже и не подозревают, что говорят нечто смешное; а если им сказать, станут на этом зарабатывать.
ИВАН МАМИН