В прошлом номере мы опубликовали первую часть статьи Геннадия Великосельского о жизни и творчестве Аркадия Кутилова, Сибирского Поэта, чьи стихи наряду с произведениями двух других омичей — Леонида Мартынова и Павла Васильева — вошли в Антологию Русской Поэзии ХХ века. После выхода журнала мы получили ряд воспоминаний о Кутилове от людей, знавших его при жизни. В последующих номерах «ПС» вы сможете познакомиться с ними. А пока – окончание статьи…
*
Это кажется немыслимым, непостижимым, не укладывается в голове, но именно в эти кошмарные годы, именно в этих нечеловеческих условиях мужает и крепнет талант поэта, потрясающей мощью наполняется его Слово, происходит окончательное становление большого самобытного мастера, способного творить не только разумом и сердцем, но ещё и нервами, и кровью.
На смену «таёжной лирике» приходят совершенно иные стихи, хлёсткие и беспощадные, моментально ополчившие власти против их автора.
Ей венчаться хотелось, —
ох, заела тоска!
Расцвела, разоделась
в кашемир и шелка.
Сор традиций стряхнула,
древнеханжеский сор,
и очами сверкнула
вдоль зеркальных озер.
Друга милого ради
вспыхнул в сердце огонь...
Вот шаги по ограде
и табачная вонь...
Пёс, тяжелым ударен,
Выл из центра Земли...
Двое — Ленин и Сталин —
во светёлку вошли...
ТАКОЕ не поощрялось. Такое НЕ ПРОЩАЛОСЬ. За такое ещё совсем недавно полагалось «десять лет без права переписки», как по-большевистски мудрёно, обозначалась высшая мера наказания. Но на дворе уже стояли совсем иные времена. Иными были и «меры»...
Система отреагировала на это по-своему — примитивно и стандартно. Сама сотворившая из Кутилова своего злейшего врага, Система затем сама же принялась с ним бороться, прятать в психушки, «привлекать» за бродяжничество.
«Плен...» Этим коротким словом Аркадий Кутилов иронично и точно определял своё пребывание в лагерях СВОЕГО РОДНОГО Отечества. «Я опять в плену у своих», — писал он оттуда на волю.
Впрочем, необходимо признать, что именно там, «в плену», в более или менее «человеческих условиях», освобождённый от бренных забот о собственном существовании, поневоле лишённый спиртного, Кутилов творил «запойно», почти круглосуточно. Тысячи стихов, десятки поэм были созданы им за колючей проволокой, за больничным забором. Всё это периодически изымалось властями и зачастую просто уничтожалось, и воссоздавалось заново, и изымалось вновь, и снова выносилось на свободу в выдолбленных каблуках зековских ботинок, внутри переплётов «дурацких» альбомчиков.
Аркадий Кутилов дрался с Системой всерьёз, насмерть, но достойным оружием — стихами. Система же убивала его трусливо и подло, медленно и долго — всю жизнь.
Наверное, только вера в Добро, в свой Талант, в своё Предназначение помогла ему вынести эти бесконечно долгие годы...
Назло несчастьям и насилью,
чтоб зло исчахло наяву,
Земля придумала Россию,
а та — придумала Москву.
И вечно жить тебе, столица!
И, грешным делом, я хочу
стихом за звёзды уцепиться,
чтоб хлопнуть вечность по плечу.
Живу тревожным ожиданьем,
бессонно ямбами звеня...
Мой триумфальный день настанет:
Москва
придумает
меня!
Период с 71 по 73 годы можно, пожалуй, считать пиком творчества Аркадия Кутилова. И не только потому, что за этот сравнительно небольшой отрезок времени им было создано невероятно много. В эти годы его творчество становится многоплановым, всеохватным, отражает в себе все проблемы, какие только могут взволновать сердце истинного поэта.
Нравственность и духовность, экология и пацифизм, философия и история, война и политика, наука и искусство — все эти темы поэт пропускает через свою мятущуюся, ранимую душу, заметно меняются его стиль и лексика, но везде слышен узнаваемый, неповторимый голос, никогда не теряющий своего главного, особого свойства — удивлять. В этот поистине золотой период создаются поэмы «Вечная тема», «Встречный», большой поэтический цикл миниатюр «Ромашка», рождаются такие стихотворения, как «Сто шагов», «Я вижу звук и тишину...», «Пластмассовая сказка», «Садовник в пехотной шинели», «Россия, год 37», «Базар», «Пацифистское», «Соловей», «Монолог счетовода»...
Говоря о стихах Кутилова, отдавая должное всем граням дарования этого большого поэта, все же нельзя не выделить одно — интонацию. Здесь Кутилов виртуозен и неподражаем. Его интонационная палитра не нуждается в каком-либо актерском пафосе, она сама прямо-таки галлюцинозно-явственно звучит с листа бумаги. Да так, что мороз продирает по коже...
Люблю камин — не электро-, а пламя,
огонь, пожар, кочевничьи костры!..
Люблю камин — старинный, с зеркалами,
а в зеркалах — туманные миры.
Люблю камин со сводом, будто небом.
Пылает лес, лишь косточки хрустят!
Моих стихов две тысячи с прицепом
всего глоток — камину натощак.
Зима пришла... Ружьё на плечи вскину.
Вернусь под вечер, пьяный, без ружья...
Душа моя! садись скорей к камину!
Упейся горем, русская моя!..
Начиная с середины семидесятых годов и до последних дней жизни, Кутилов писал без какой-либо надежды увидеть свои творения напечатанными: власти наложили окончательный и категорический запрет на само его имя. И не за одни лишь крамольные стихи... Были шумные литературные и политические скандалы... Были эпатажные «выставки» картин и рисунков, прямо на тротуарах, в центре Омска... Было «глумление» над «серпастым и молоткастым», страницы которого, за неимением иной бумаги, поэт сплошь исписал стихами... В конце семидесятых, в самый маразм брежневского правления, Кутилов выходит на центральную улицу города, повесив себе на грудь портрет генсека, вставленный в сиденье от унитаза…
Думается, Кутилов часто намеренно провоцировал власти с целью оказаться в тех самых «человеческих условиях» и излить на бумаге то, что накопилось и требовало выхода.
Некоторые, вспоминая эти «выходки», и по сей день считают его ненормальным, но обладал он исключительно редкостной психической уравновешенностью. Он всегда был спокоен и убийственно ироничен. Он не способен был поднять руку на человека даже в целях самозащиты. Правда, требовалось это не так уж и часто: его острого языка побаивались очень многие — и власти, и журналисты, и собратья по перу.
Это был человек буквально «напичканный» талантами... Яркий искромётный журналист. Остроумный собеседник. Интересный рассказчик, которого можно было слушать часами. Талантливый художник. Оригинальный прозаик...
За несколько месяцев до смерти поэта облечённые властью держиморды стали уже более чем откровенны с ним: «Не угомонишься — пришьём тебя где-нибудь потихонечку, и никто не узнает, где могилка твоя». Аркадий рассказывал об этих угрозах без особой тревоги, как о неизбежности, естественной, само собой разумеющейся кончины: «А что — могут! Бичи для них — вне закона».
В одном из последних стихотворений Кутилов, возможно, описал и саму свою смерть, и то, что произошло после неё, описал «грубо и зримо», так, как это умел делать только он:
Меня убили. Мозг втоптали в грязь.
И вот я стал обыкновенный «жмурик».
Моя душа, паскудно матерясь, сидит на мне.
Сидит и, падла, курит!..
До какой же степени нужно было быть затравленным, загнанным в угол, знающим свою неминуемую участь, чтобы написать ТАКИЕ строки!
После выхода «Провинциальной пристани» появилась уверенность, что день Кутилова — его «триумфальный день» — наконец настал. Однако уже очень скоро стало понятно, что пришло совсем другое время — тотального торжества плебскультуры. Время безголосых певцов, которые рвались к своей ничтожной цели, никому не «уступая лыжню». У них были отмороженные глаза и острые локти.
...Ещё в начале семидесятых годов, получив восторженный ответ из одного солидного столичного журнала и уже ожидая публикации, Аркадий Кутилов писал: «Это и будет Слава! Вот, паскуда, в какое неподходящее время — когда умерла мать, умер брат, умерла надежда и даже Муза Дальних Странствий отбросила хвост!»
Но Слава тогда так и не пришла. Она и по сей день не очень-то спешит к одному из лучших современных поэтов России.
«Неподходящее время...»
Система была способна засадить Творца в тюрьму, в лагерь, лишить его возможности свободно передвигаться по стране и даже по своей камере, но ни одна диктатура никогда не сможет полностью проконтролировать творчество и мысли человека. Кутилов, находящийся за решёткой, никогда не переставал писать стихи. Их, написанные на вот таких кальках (масштаб почти один к одному), выносили «на волю» в каблуках ботинок. Этой кальке — 28 лет…
А позже, попав в психиатрическую больницу – не будучи больным, отнюдь! – будучи просто не угодным Государству, Кутилов активно занимается изобразительным творчеством. Его рисунки даже присутствуют на выставке работ больных уже в наше время.
ГЕННАДИЙ ВЕЛИКОСЕЛЬСКИЙ
*
На этом рисунке написано: «Внимание! Моя святая задача – профанировать искусство реализма. Реализм уже давно изжил себя, и поиск новых форм привёл меня к сверхреализму. Да здравствует и процветает новая Система Воображения!».
В следующем номере мы опубликуем воспоминания Нины Салохиной, учительницы из колонии, где отбывал срок Аркадий Кутилов. Те, кто помнит что-то важное или значительное о нём – пишите нам.
ОТ РЕДАКЦИИ